Древний русский богатырь
Часть первая
Всякого века есть свой идеал,
И в каждом народе стремленье есть к правде
И к славе; но каждый народ понимал -
По своему только - и правду, и славу.
Век чудищ и дивов былых проходил,
Рождался век витязей, богатырей младших;
Мир самый чудес, сверхъестественных сил
Искал себе новой, существенной почвы.
Как две ярых тучи средь ночи седой,
Столкнулися силы славянов и асов, -
Одна, защищая очаг свой родной,
Другая, врываясь в ее край богатый.
То был грозный вызов, что гордый
Один Бросал Святовиту. Ему надо было
Пристроить вождей своих бранных дружин,
Закончить тот спор, что он некогда начал
В стране древних ванов. Воинственный дух
Отца знатных асов кипел нетерпеньем
В главе стать вселенной; его бранный слух
Лишь мог услаждаться бряцаньем оружья;
Война утешала Одина вдвойне,
Она развивала его мир дружинный,
Лишь только в кровавой, жестокой войне
Он мог собирать с поля битвы героев
В златую Валгаллу, на помощь себе,
В божественный вечер небесных величий.
Погасни мир целый в ужасной борьбе,
Лишь только бы громы победы и славы
Всемирный его окружали престол,
И дальние страны, как лист, трепетали
При имени асов. Но вот он нашел
Достойных противников в мире славянском.
Царь асов уж знал всех славянских вождей,
Везде уважая воинскую доблесть;
И даже велел в стране дальней своей
Собрать имена их потом, для потомства...
Гроза бушевала по всем островам
Волынского моря и вдоль стран Поморских,
Кидая победу то светлым вождям
Одина, то мощным сынам Святовита;
Свершались с обеих сторон чудеса
Высокой отваги и ярости дикой:
Немало вписали в свои волоса
Славянские девы дел громких и славных.
Ряд целых столетий носились кругом
Младые валькирьи и бледные вилы,
Вперед отмечая кровавым перстом
Достойных пить смертную чашу; пир смерти
Пришелся по сердцу обеим странам;
Ни та, ни другая признать не хотела
Себя побежденною; то здесь, то там
Ходить продолжала кровавая чаша;
Война так любезна бессмертным богам!
Король датчан - Фрото - с своими войсками
Уравнивал горы, по топким местам
Мостил себе гати; скрывался в засады,
Просверливал в самой воде корабли;
Чтоб взять град Пултуск, притворился умершим;
Созвавши старейшин славянской земли,
Предательски резал. Гейдрек, сын колдуньи
Гервары, сражался волшебным мечом,
Что древле сковали чудесные карлы;
Клинок его острый, покрытый кругом
Резьбой рун священных, сиял будто солнце,
И мог тогда только влагаться в ножны,
Когда обагрен был весь вражеской кровью;
Гейдрек с ним не раз преклонял ход войны
На сторону асов, и взял в полон Дука,
Храбрейшего князя славянских дружин.
Но самой кровавой, решительной битвой
Был бой при Бравалле, где Гуно один,
Вождь ванов днепровских, имел под рукою
До двух сот князей и такое ж число
Народных дружин их.
Лишь только известье,
О страшных столь силах воинских дошло
До дальних племен, все они захотели
Зреть битву, каких не бывало с времен
Великого Карны и князя Арджуны
Небесные боги с обеих сторон
Пришли взглянуть также на славную битву.
Одну из славянских передних дружин
Вела Висна - дева, суровая духом,
Привычная к битвам. Великий Один
Заметил тотчас же ее приближенье
По круглым, медяного цвета, щитам,
Почти обнаженных, людей ее ратных,
По крепким их мышцам и длинным мечам.
В бою рукопашном откинувши быстро
Свой щит за плечо иль отдавши слуге,
Они с голой грудью кидалися в схватку.
Бесстрашная Висна держала в руке
Священное знамя. Она подала знак
К начатию битвы, ударивши в щит,
И ринулась грудью, как ярая львица,
На вражий силы. И бог Святовит,
И ярый Один созерцали ход битвы;
Но тот и другой, по гордыне своей,
В нее не мешались. На море и суше
Сверкал копий лес и гремел звон мечей;
Славяне и асы смешали ряды их,
Лились реки крови, кровавая мгла Покрыла равнину...
Семь дней не смолкала
Ужасная сеча, покуда легла
Вся лучшая сила; семь дней колебалась
Победа меж той и другой стороной;
Чрез три реки люди ходили по трупам;
И синее море, и берег морской
Дымилися кровью; без счета валились Свои и чужие.
Но вот, наконец,
Победа вдруг стала заметно клониться
На сторону асов... Один, их отец,
Воспрянул в весельи, славяне бежали...
В отмщенье за этот погром Святовит
Послал их на датчан. В короткое время,
Предание немцев самих говорит,
В короткое время славяне сломали
Их край до дальнейших его островов,
Сковали в цепях короля их Канута,
И отдали только на выбор врагов:
Платить ли им дань, иль одеться по-женски,
И также по-женски чесать волоса,
В знак «бабьего» их перед ними бессилья.
Покуда ж сбирались о том голоса,
Славяне заставили их покориться
Обеим условьям. Так жребий войны
Держал меж них долго весы в равновесьи;
Но дух беспокойный славянской страны
Не мог подчиниться условьям единства.
Единство раскиданным врознь племенам
Дает большей частью завоеватель.
У нас они были, - по тем временам,
Еще недоступно им было единство.
Единство есть сила, порядок и власть;
Оно утверждается светом народным;
А там, где господствует дикая страсть
И буйная воля, быть трудно единству.
Народ рано ль, поздно ль, но чувствует сам
Потребность в единстве; но знатные люди
Препятствуют часто народным делам
И держат народы, для собственной пользы,
В раздорах и распрях. Сперва у славян
Людей знатных не было, - все были равны;
И голос народный, и вещий Баян
Одну величали блестящую доблесть;
Но нравы соседей влияли на них...
Заложники те, что они дали асам,
Давно онемечились. Кинув своих,
Они изменили свой прежний характер;
Родной мир славянский для них стал чужим,
Воинственный ас стал для них побратимом;
Напротив, Мимир, он значеньем своим
Имел уж большое влиянье на ванов.
У нас есть немало преданий своих,
О знахарях вещих и страшных волотах;
Но кто назывался Мимиром из них
Об этом в народе утратилась память.
По духу, все сходны они меж собой;
Но йотн Полуночный быть должен из главных;
Не он ли, йотн древний, еще той порой
У нас стал учителем вещей науки?
Преданье не помнит, он долго ли был
Заложником ванов; но эта эпоха,
Куда мы вступили, полна вещих сил
Старинного йотна у нас и у асов.
Его мрачный образ выходит не раз
В таинственных образах знахарей финских;
Он долго жил в сказках народных у нас.
В сообществе с северным дивом Рогином,
И змеем Фафниром, и гибнет потом
Едва ли не в самую эту эпоху,
Когда выступает пред нами кругом,
На место титанов, ряд витязей новых
К Мимиру спешили славяне гадать,
К нему обращалась и вещая Вана
За хитрым советом; славянская рать
Боялась его непонятных заклятий.
Как Вана шептала заклятья свои,
Чрез что походили они на молитву;
Так древний титан Полуночной земли
Их пел, приводя в содроганье природу.
Он пел, как родилось железо у них,
И тем заговаривал витязям раны;
Он пел, как родились в пучинах морских
Шипящие змеи, из слюн ядовитых
Чудовища Сиетера, и тем спасал
От их укушенья; он пел про начало
Вселенной, о том как бог Укко послал
Медовые тучи на первые нивы,
И тем заговаривал тучи и гром...
Он пел про значенье божественных асов,
Их вещую силу в народе своем,
Про знатность их рода, их славу, богатство,
Про то, как их чтит весь Полуночный край,
Про блеск их оружья и дивные клады
Про их лучезарный, воинственный рай,
Где с ними пирует Один, бог победы, -
И тем разжигал он в славянских вождях
Желание власти, почета, богатства;
А в Ване - потворство в домашних делах
И дух подражания знатным соседям.
Коварный Мимир незаметно следил
За всем, что творилось в земле вольных ванов,
И всякую новость тотчас доводил
До сведенья бога Полночи, Одина:
Затем что Один на него возложил
Ввести в страну Ваны сынов своих асов.
Меж тем столкновенье в кровавых боях
И ванов, и асов, знакомство друг с другом,
Сближенье двух этих враждебных племен
Порою в союзах, в торговых сношеньях,
Вносили в их страны с обеих сторон
Немало, дотоле неведомых, новшеств.
В уме вещей Ваны, в народных делах,
Заметно вдруг новое стало стремленье;
Усилилась зависть в родных племенах,
Стремленье враждебных родов к превосходству;
Чужой человек стал почетней своих,
По той лишь причине, что он чужеземец;
Знать стала искать себе прав родовых;
Для всех образцом именитый стал немец;
Явилась и знать без малейших заслуг.
Опричь темной давности древнего рода,
Как было у асов, где тысячи рук
Всегда вступить были готовы на службу
К потомкам Одина. Власть древних князей,
Сих первых старейшин славянского мира,
Должна была спорить со властью людей,
Совсем еще новых, но сильных богатством;
Край явно немечился; витязи шли
Служить в благородных немецких дружинах,
Порой далее против родимой земли;
В стране кипел сонм согдядатаев темных...
Разумные люди виновником зла
Считали заложника, йотна Мимира;
Но вещая Вана как будто была
Совсем околдована хитрым титаном.
Младой богатырь, по имени Вин,
Сдружился с полночным бойцом Старкатером,
И будучи сам коренной славянин,
Ему, скандинаву, враждебному асу,
Как брат, помогал в многих ратных делах;
В борьбе против ближних восточных народов,
И даже в родимых славянских странах,
В победе над родственным племенем Вильцев.
Не в это ли время, и чудищ, и змей,
И вещих валькирий, у нас появился
И витязь Добрыня? Не с этих ли дней
Он сбросил свой прежний, божественный образ
Старинного Кришну, и принял другой,
Воинственный образ младого Сигурда,
Сразивши своею могучей рукой
Полночного Змея Горыныча, где он
Нашел в пещерах белокаменных,
Нашел он много злата, серебра,
Нашел в палатах у Змеища
Свою он любимую тетушку, Тоя-то Марью Дивовну,
Выводил из пещеры белокаменной,
И собрав злата, серебра,
Пошел к матушке родимой своей...
Так образ, внесенный Микулой с собой,
Небесного Кришну, не раз изменившись
Еще на Востоке, мог стать той порой
У асов - Сигурдом, у ванов - Добрыней;
А позже еще, пережив мир былой,
Принять от народа и сан современный
Рязанского князя?.. Не в эти ли дни
Он встретился с прежней своей Царь-Девицей?..
И кто эта Марья?.. Не здесь ли они
Слюбились, и стала ему дочь Микулы Семеюшкой милой?
Не той ли порой
Жил-был и Поток, уроженец Поморский,
А может, и Киевский, с вещей женой,
Лебедушкой белой, из рода валькирий
И наших вил вещих, что несколько раз
Его изводила - и клала в могилу,
И сонным поила питьем; как у нас
Про то повествуется в древних былинах;
И в камень-горюч превращала его,
И ночью гвоздями к стене прибивала;
Но все не сгубила? Позднее того
Опять он гуляет с семьей богатырской.
Пришел ли он также с Микулой родным
Из Индии прямо в Полночную землю,
Иль странствовал он по народам чужим,
Восточным и Западным, и нахватался
У них всяких новых чудес и прикрас;
Но он ославянился в наших преданьях,
Он занял свой дух богатырский у нас,
И стал он нам, русским, богатырем кровным.
Мимир и Микула с своей стороны,
Должны понимать вполне были друг друга,
Как оба - титаны седой старины
И полные оба ее вещих знаний.
Сойтися они не могли меж собой,
А были скорее друг другу врагами.
Мимир искал вызвать Микулу на бой
И сразу его победить в хитром знаньи;
Но строгий Микула борьбы не искал,
А был осторожен. Во время раз жатвы,
Когда он уж поле свое дожинал,
Померкнуло небо, надвинулась грозно
Дождевая туча; все бросились вмиг
Кидать снопы в копна, в возы класть пожитки;
Но вещий Микула тотчас же постиг,
Чьи это тут шашни. «Не будет дождя!» -
Он им возвещает, а сам продолжает Работать.
Немного потом погодя,
Отколь ни взялся, скачет черный к ним всадник,
На черном коне. «Гей, пусти!» - он кричит.
«Ни, ни, не пущу, - отвечает Микула, -
Богато, вишь, набрал, так дождь не дождит».
Исчез черный всадник, а туча синеет,
Потом побледнела: все ждут - будет град!
Летит белый всадник. «Пусти, сделай милость!»
«Ни, ни, не пущу!» - «Эй, пусти, говорят!
Не выдержу». «Ну-же, ступай! Там, за нивой,
Глухой буерак есть...» И в этот же миг
Посыпался град по бесплодной ложбине.
Еще разозлился сильнее старик,
Полуночный знахарь за то на Микулу,
И начал хвалиться в народе, что он
Засеет и выхолит поле под ниву
Получше Микулы. Мимир был силен
В искусстве глаза отводить.
Но вот, точно, Он вырастил ниву; желтеет она,
Любуются все на ее полный колос;
Колышется нива, как в море волна.
Случилось Микулушке ехать тут с грузом,
Послал он у йотна Мимира спросить,
Позволит ли он провести через поле;
Мимиру нельзя в похвальбе уступить -
Позволил, а в грузном возу у Микулы
Мимир знал про это, иль, может, не знал,
Была градовая запрятана туча;
Лишь въехал Микула, как град застучал,
И в миг превратил все Мимирово поле
В сплошное болото. «Ну, знахарь, постой!
Узнаешь меня; я тебя доконаю!» -
Вскричал Мимир вслед, погрозивши рукой,
И вещие начал тянуть заклинанья.
Тотчас же померкли кругом небеса,
Дрогнула земля, всколыхалося море,
Стон издали горы, завыли леса,
Объял ужас камни, вихрь поднял столб пыли,
И прямо навстречу Микуле летит.
«Ну, ладно! Не жалуйся, сам коли лезешь
Ко мне на рожон», - знахарь наш говорит;
А сам, из-за пояса вынув секиру,
Пустил ей в столб вихря - как вихрь завизжит,
И дальше... С собою унес и секиру.
Летит, а секира вонзилась в него,
Как в дерево... Слышит потом наш Микула
Про старого йотна, врага своего,
Что где-то себя невзначай он скалечил,
А после признал у него и топор, -
Случайно зашедши к нему раз в жилище.
Озлобленный йотн, увидав с этих пор,
Что вещий Микула ему не под силу,
Спешил кончить с Ваной, зачем он и был
Отправлен Одином в заложники асов,
И надобно думать, что он насолил
В то время немало славянскому миру.
Йотн видел, что Вану тогда поглощал
Раздор непрестанный племен ее кровных,
И их ведогоней... Дух Ваны витал
Почти постоянно среди бурных схваток
Духов сих домашних славянских племен,
Хранителей этих родного хозяйства
У каждого племени, с древних времен
Всегда начинавших народные смуты.
Собравшись на гранях враждебных родов,
Старинные эти родные пенаты
Старалися выкрасть у кровных врагов
Земли плодородье, ее урожаи;
А к ним заносили засуху и зной.
Болезни и порчи, или угоняли
Стада у них, крали богатство. Порой
Участие брали в борьбе ведогони
Из-за моря, также воруя себе
У ванов плоды их земли и погоду.
Нельзя не участвовать было в борьбе
Царице страны, благодетельной Ване.
Вражда эта кровная Ване была
Тогда всего ближе; враждой этой кровной
Жила вся страна. Даже смерть не могла
Смирить дух раздора, - и тени усопших,
Смешавшись с толпой ведогоней живых,
Не раз принимали участье в их битвах...
Далеко шум этих побоищ ночных
Был слышен. В лесах вырывались деревья,
От гор отторгалися камни, столпом
Вздымалася пыль, будто бились две рати.
Сразясь, ведогони спешили потом
Обратно, но тою же самой дорогой;
А кто был убит, того тело тотчас
Из крепкого сна погружалось в сон смертный.
Мимир был свидетелем, может, не раз,
Как вещая Вана, подобно одежде,
С себя сбросив тело, потом, не спеша,
Его покидала и быстро летела
Иль шла - но не Вана, ее лишь душа -
То в образе змея, то серой волчицы,
То бабочки пестрой или огонька,
Туда, на бой лютый ночных ведогоней,
Царицею битвы. Смела и легка
Была во всех образах хитрая Вана;
И чаще ни с чем ведогоням чужим
Бежать на другой приходилося берег.
Тогда, возвратясь к ведогоням своим,
Она расправлялась по-своему с ними.
Меж тем край пустел; а его удальцы
Носились, как чайки, по синему морю,
Покинувши кров свой, где жили отцы,
И вверив половникам злачные нивы.
Весь Север был полон разбоями их,
Далеко гремела их дикая слава...
Потом шли пиры, чуть в ладьях расписных,
Они появлялись обратно с добычей.
Немало богатств привозили они
И пленников знатных своей вещей Ване.
Веселье ей было в те славные дни.
Она обрекала знатнейших из пленных
На жертву богам иль бросала в цепях
По темным подвалам, пока получала
За них ценный выкуп. Простая в делах
Народных, радушная в гостеприимстве,
Она обходилась жестоко с врагом,
Отдавшимся в плен ей; держала в оковах,
Морила и голодом, только б потом
Взять более выкупа. Неумолима
Она была также и в мести своей;
Тогда нарушала и гостеприимство,
Тогда не щадила и близких людей.
У храброго Хагена, мирного гостя,
Еще у живого велела она,
В пылу мести яростной, вырезать сердце;
Его побратима, кого старина
Зовет певцом вещим, замкнуть приказала
В змеиную башню, и там обрубить
И ноги, и руки. Но он спросил гусли,
И змеи не смели к нему подступить
Под чарами чудных его вещих песней.
Лишенный потом рук и ног, он играл,
Ветвями их, долго еще свои песни,
И музыкой этой себе услаждал
Печальные стены угрюмой темницы.
Тогда обернулася Вана змеей,
И ядом своим облила ему сердце;
Но с звуком последним певец молодой
С души своей сбросил телесные узы.
Давно уж славянский разрозненный мир
Был полон врагами; но самый опасный
Для них был полонник волот-Яромир,
Тот самый, что немцы зовут Эрманриком.
Одни говорят, что он был славянин,
Воспитанный даже у русского князя;
По мненью других, он князь датских друлсин,
Но больше известен, как гот из владавцев
Амальского рода. Он юность провел
В плену у славян, на Днепре, у владавца
Иль князя Висмира. Здесь он приобрел
Себе тяжкий опыт и прочное знанье
В искусстве воинском. Здесь несколько лет
Свидетелем был он жестоких раздоров
Славянских племен; здесь блеснул ему свет
На слабость их жалких народных союзов.
За ним наблюдал неотступно весь мир,
В народе считался врагом он опасным,
И самое имя владавца - Висмир -
Могло означать также - весь мир народный.
Как скованный асами, волк их, Френмир,
Вотще хотел сбросить он крепкие путы,
Что с детства был связан народной враждой;
На это был нужен особенный случай, -
Ему помочь в этой беде роковой
Мог только Мимир, самый хитрый кудесник
Древнейшего мира.
Мимир это знал,
Читая в грядущем судеб назначенье;
Лишь стоило Ване уснуть, - и он ждал
Ее усыпленья...
Но вот наступает
В стране поворот летний солнца.
Царь дня, Благой Святовит, стал сбираться к походу.
Пошли ему проводы, богу огня
И летнего зноя. Везде запылали
На темных горах и прибрежьях речных
Святые костры, засверкал в мраке ночи
Цвет папоротника, а в недрах земных
Заискрились клады; широкие реки
Зарделися золотом и серебром...
Перун повернул колесо бога-Солнца;
В удушливом воздухе слышался гром.
Стихийные духи запели их песни;
Девицы сплетали Купале венки,
Гадали на играх; старухи сбирали
Целебные травы в лесу, старики
Ей в честь петуха приносили на жертву...
Природа истомою страстной полна;
Перуново пламя гуляет по телу,
А душная ночь и ее тишина
В душе разжигают любовь и желанья.
Далеко гремят крик и смех дружных пар,
Летящих чрез пламя костров в честь богини;
Таинственный шепот, любовный угар -
По темным кустам подозрительный шелест
В траве шелковистой... А вот и Заря,
Красавица-Лада, выходит на небо
С златой колесницей дневного царя,
И быстро выводит коней на дорогу,
Откуда царь дня начнет зимний поход
На мрачных чудовищ и дивов Полночи.
Склоняется долу усердный народ,
Приветствуя бога войны и обилья
Плодов земных, грозно идущего в бой
С врагами страны и ее плодородья.
Он весело мечет над милой страной
Лучи золотые, играет мечами,
Как будто бы пляшет, - так радостен он,
Вступая в борьбу за родимую землю.
Потом он исчезнет средь чуждых племен,
Чтоб вновь возвратиться лишь только весною,
Царем победителем, и воспринять
Бразды управленья.
Смолкает кукушка,
А там начинают и дни убывать;
Стареет природа, нет красного Солнца...
Оно погрузилось в волнах облаков,
И серых туманов; оно поражает
Там демонов мрака, тех лютых врагов,
Что круглое лето тревожат мир света.
Враги побеждают его под конец;
Но верная Лада его обмывает
Живою водой, и воскресший боец
Вновь топчет и гонит их дикие рати.
Поход его кончен. Приходит весна,
Народ мчит навстречу блестящему гостю;
Он выгнал зиму, его славой полна
Опять вся природа - и небо, и море...
Уходят и Ваны чудесной сыны
В морской их поход, в отдаленные земли.
Покинув пенаты родимой страны,
И сельский свой труд попеченьям Микулы,
Их манит борьба и безвестная даль;
Почти никогда не живется им дома,
Мила воля им; ничего им не жаль:
Всего им дороже отважная удаль.
Какой враг посмеет занять их страну?
Так страшны они на морях и на суше.
А если услышат они про войну
В обширной земле их, то долго ль вернуться!
Они на разбое; а Вана, в главе
Враждебных родов и усобиц семейных,
Сражается дома, оставив молве
О ней разносить по чужим землям славу.
Йотн только и ждал, чтоб покрепче она
Заснула, и дальше ушла ведогоныо.
Застал он ее средь глубокого сна,
И тотчас же заклял он путь ей обратный.
Для этого надобно было лишь снять,
Иль сдвинуть предметы у ней на дороге,
Которой она удалилась, иль дать
Лишь только другое совсем положенье
Уснувшему телу. Коварный Мимир,
Устроивши это, послал весть Одину.
Сидит с горькой думой младой Яромир;
Сидит во дворце он веселом Висмира,
И думает думу о плене своем;
Отколь ни взялся вдруг, летит черный ворон;
Сел ворон на дуб у него под окном,
И громко закаркал:
«Несчастные трели живут работой;
Благородные ярлы ставят хоромы себе,
Обзаводятся благородной хозяйкою;
На них работают трели-рабы;
Отважные конунги, кинув отчизну,
Летят в востроносых своих кораблях
По бурному морю, в далекие земли;
Живут там добычей и славой,
Покоряют народы и страны себе».
Титан, пленник ванов,
Он вещего ворона слышит слова;
Ни стража его, ни Висмир их не слышат.
Он знает песнь эту; его голова
Полна таких песен далекой отчизны.
Забилось в нем сердце, в блестящих глазах
Заискрились слезы. То ворон Одина;
Один, бог побед, щит отважных в боях,
Его призывает; его ждет свобода...
Он весь сзовет Север к Одину на пир;
Во чтоб то ни стало, он будет владавцем.
В те дни, как нарочно, уехал Висмир
Co всею дружиною к брату на тризну;
Осталась княгиня одна. Яромир
С другим пленным готом ее умертвили,
Зажгли деревянный Висмиров дворец,
И в эту же ночь бежали в Отчизну.
Хватилася Ваны страна, наконец,
Узнавши про бегство от них Яромира;
Нет более Ваны! Повсюду вражда,
Раздор иль усобица; вражие рати
Идут на страну... Но уж ведал тогда
Народ, от кого весь сыр-бор загорелся;
Потребовал йотна, и общим судом
Его, колдуна, присудил к лютой смерти,
Просил только хитрый Мимир об одном:
Чтоб дал ему мир спеть предсмертную песню,
Имея в виду проложить волшебством,
В отсутствие Ваны, себе путь в отчизну.
Запел он - и тьмой облеклись небеса,
Дрогнула земля, всколебалося море,
Стон издали горы, склонились леса,
Объял ужас камни, завыл буйный ветер,
В лесах загремели рога вражих сил,
Весь край запрудили бессчетные рати
Воинственных готов...
Но к счастью, забыл Мимир одно слово; за ним надо было
Идти в преисподнюю... Мир повалил
Кудесника-йотна, и тут же, наотмашь,
Он был обезглавлен его ж топором, -
В отмщение асам за все их коварства.
Народ поднялся - и послал с торжеством
Кровавую голову йотна к Одину.
Но было уж поздно! Дух Ваны не мог
Войти опять в тело. Куда ни посмотрит
Везде вражья сила; отвсюду порог
Пред нею замкнулся родимого края;
Куда ни проникнет - везде стоит рать,
Дымятся пожары, валяются трупы,
Князья на деревьях висят, и узнать
Нельзя теперь Ване родимого края.
Успевшей в то время уже поседеть,
Беглец Яромир занял весь мир славянский;
Великий Один дал ему овладеть
От Лабы широкой до стран приднепровских,
И далее до Волги. Всю эту страну
Он забрал зараз в свои мощные руки,
И сел на Днепре, где жил прежде в плену.
Слезливая Фригга могла быть довольна:
Иссякла у Ваны живая вода,
Поблекли сады моложавые яблок;
Народ кинул села свои, города,
И скрылся в леса иль бежал в Русь, за Волгу;
Не слышно ни гуслей звончатых, как встарь.
Ни песни хвалебной богам вековечной
Хозяйничал в крае враждебный им царь,
Гостили повсюду незваные гости.
Сидит Яромир-князь в палате большой;
И грозен, и пьян он от пива и меду;
Баяны, квасиры, собравшись толпой,
Играют на гуслях, поют ему славу;
Вокруг столов браных, на скамьях сидит
Хмельная дружина. Палата вся настеж.
Играет стяг княжий, далеко гремит
Воинственный стан громкой готскою песней;
Шумит пир веселый; а вольный народ,
Укрывшись в лесах, проклинает дух вражий;
Гремит песня в стане, а край весь ревет: «Перун, боже,
Не мучь же майта. Мучь Гота, Рудого пса».
Отколь ни взялися два голубя - сели
На дереве, возле палаты большой,
Где пьяный пирует князь с пьяной дружиной,
И стали они говорить меж собой:
И Один говорит: «А ведь нет теперь больше
У нас Яромира здесь, в крае во всем!»
Другой говорит: «Нет больше Микулы».
Один говорит: «А что? В слове твоем,
Пожалуй, и правда! Враги Яромира
Обрубят и руки и ноги ему,
Останется только его головища;
Пускай и умна она, только к чему:
Без рук и без ног она будет пригодна?»
Другой говорит: «Видишь, правда моя!
А взглянь-ка теперь ты на эти дубравы
Или на широкие эти поля;
Лети через них мы с тобою недели,
Конца не увидим; а это все он,
Все вещий Микула. Все это, что видишь,
Микулино царство с начала времен.
Его разорил Яромир, но не свяжет
Ни этих полей он, ни этих лесов;
Над ними единая воля богов.
Сколь хочешь, руби их, и в жизнь не порубишь,
Сколь хочешь топчи, - те же будут поля;
А мир, и земля, и Микула, все то лее.
Весь мир ни связать, ни повесить нельзя;
Повесит десяток он, вырастут сотни,
Повесит и сотни, тогда новый край
Вновь вырастет в этом же месте:
Микулиных сил, стало быть, не пытай;
Его извести никому невозможно».
«Ха - ха, - засмеялся седой вражий царь. -
Сто лет, почитай, как живу я на свете,
А что теперь слышу, не слыхивал встарь.
Бывало, и прежде пророчили птицы,
Я сам знавал также их птичий язык;
Но я таких бредней не слыхивал прежде,
Чтоб я, сильный царь, да еще и старик,
Был меньше в краю молодого Микулы.
Представить тотчас же Микулу ко мне,
Живым или мертвым! Отныне хочу я,
Чтоб птица не смела летать по стране,
Зелена трава не шелохнулась в поле!»
Но вот выезжает Даждь-бог со Полуночи;
Но едет он грозный, суровый, разгневанный.
Не рядится в вещий он сарафан праздничный,
Не видно на нем золотого кокошника;
Его не встречают кострами горящими,
Ему не поют Коляды парни, девицы;
Клекчут сизы орлы по степям,
Воют волки по темным лесам,
Не отверзается рай, врата небесные,
Не претворяются реки в вино сладкое,
Не алеют цветы, золотые яблоки;
А чуть гаснет день, И ночная тень
Оденет покровами небо вечернее,
Вскрывается небо, как море багряное,
Встают по краям его столпы огненные,
Сверкают чертоги, палаты Свароговы...
Не Солнце свои открывает сокровища,
Играют зарницы там, зори кровавые;
Из разверстых небес
Блещут копья, как лес, Будто волны реки,
Там проходят полки,
Сияют мечи их, кольчуги булатные,
Как молнья, сверкают их стяги победные,
Из рта мечут пламя их кони воздушные...
Вот будто две рати сошлися на бой,
Сошлися, и сшиблись в пучине ночной;
Рассыпались рати по небу широкому;
Гремят в поднебесье их клики громовые.
Звенят друг о друга мечи, копья острые;
Зарделось пожарищем небо Полночное,
В лесах заалели кусты, сучья черные,
Как будто бы кровью блестят поля темные...
Пришло лето. Воздух был полон грозой, -
Громовые тучи сбирались за Волгой;
Толпы беглецов, кинув край свой родной,
Сзывали отважных на хищников готов;
Колдуньи-гадальщицы, девы вещбы,
Что выгнали готы из милой отчизны,
Сильней раздували еще дух борьбы.
И мрачным влияньем своим порождали
Огромные полчища сборных дружин,
Что приняли готы, в паническом страхе
За демонов лютых Полночных равнин,
Рожденных от ведьм и бесов преисподних.
Край знал, что творится за Волгой святой,
И ближе, за Доном; но путь из-за Дона,
Особенно к морю, для рати большой,
По грязным болотам был путь очень трудный.
Его указать мог лишь случай один,
Иль разве иная чудесная сила;
А князь Яромир рукой готских дружин
До той поры мог утеснять безопасно
Славянскую землю. Но бог-Святовит
Послал своим людям нежданную помощь;
Вернее же, что он сам, как все говорит,
Приняв образ Лани, открыл им дорогу..
Микула не раз со врагами вступал
В различные сделки. Видал он каганов
Степных и оседлых, чего не видал!
Бывал и в сношеньях с большими царями.
Пускай их воюют они меж собой;
Микула готов и потешит их данью;
Но мир-народ сельский, семья, быт родной, -
Его достоянье; он сам тут хозяин;
Пришелец не может быть в этом главой.
А князь Яромир не щадил ни народа,
Ни славных его, благородных мужей,
Ни прав, ни обычаев древних народных.
Как будто бы тешась победой своей
Над этим убитым, подавленным краем,
Он жег, распинал непокорных князей,
Его люд впрягал жен славянских в телеги,
Терзал стариков, мучил малых детей;
Повсюду был лютый грабеж и насилье.
Никто шевельнуться свободно не смел,
Чтобы не навлечь на себя подозренья;
Весь край будто вымер или опустел,
И горе в нем было семействам бежавших.
Знатнейшие жены, одна за другой,
Размыканы были конями, как после
Злой гот поступил и с своею женой,
Рожденной на дальних прибрежиях Дона,
Велевши, в отличье, ее привязать
К хвосту боевого коня, на ком ездил
Всегда он на битву. А хищная рать
Старалась еще превзойти его в злобе.
Что ж делал Микула? Где он тогда жил?
На что в эти дни возлагал он надежду?
Но край наш давно о тех днях позабыл,
Опричь разве сказок об Обрах-волотах,
И той горькой песни. Микула не мог
Врагам своим лютым вполне покориться;
Он был глава мира, он был полубог,
Он был сам народ и заступник народный.
Его круг значенья еще был велик,
Его дух и образ виднелись повсюду.
В те дальние дни он еще не привык
Таскаться по барам и барским дворецким,
По царским судам и присяжным, - везде
Ему вход открыт был к владавцам славянским.
Мир верил его еще вещей звезде,
И чтил в нем свою же народную силу;
И сами князья и владавцы тогда
Вступали охотно с Микулой в беседу;
Затем, что надеялись слышать всегда
Из уст его вещих разумное слово.
Позвали Микулу. Микула предстал
Пред грозные очи седого волота,
«Сам с кулачок, Борода с локоток ».
«Ха - ха, - засмеялся титан, и сказал, -
Так этот червяк-то и есть тот Микула?»
«Червяк этот некогда выживет нас,
Как люди толкуют!»- сказали, смеясь,
Советники князя. «Ха - ха, в добрый час! -
Воскликнул волот. - Ну, скажи ж нам, Микула,
Кто больше, сильнее здесь, - ты или я?»
«А я так-ин думаю, - молвил Микула, -
Сильнее обоих нас будет земля».
«Ну, ежели так - ты, я думаю, видел, -
Сказал Яромир, - как я землю твою
Крестами и релями знатно украсил.
Она, значит, ведает силу мою;
А я не видал ее силы поныне».
«А все-таки будет земля посильней», -
Спокойно на это ответил Микула.
«Так где ж ее сила?» - спросил Яромира
«А вот ты увидишь! - сказал Селяниныч. -
Ведь ты еще забрал не весь вольный мир.
Вот что у нас было в давнишнее время:
Пришел к нам с Востока такой же, как ты, царь;
Послала земля ему в дар от народа -
У нас, видишь ты, так водилося встарь -
Послала пук стрелок да птицу с лягушкой;
Царь принял дары, обласкал он послов,
И думает: значит, земля покорилась.
Ин вышло, не понял он этих даров, -
Война у нас с ним только лишь начиналась».
«Хитро! - засмеявшися, молвил титан. -
Так, стало, еще я у вас не владыка?
Ин кто ж здесь владыка?»
«Сперва бог Водан
Над всею землей слыл единым владыкой;
А ныне владыка у нас Святовит;
Под ним и другие еще есть владавцы,
Но тот лишь из них весь наш мир покорит,
Кто древний добудет себе меч Бодана».
«А разве Одинов меч легче? - спросил
Титан, наливая себе кружку браги. -
Его я мечом весь ваш край покорил».
«Слыхал я, тот меч под конец умерщвляет
Тех, кто им владеет, - Микула сказал, -
А тот, кто мечом овладеет Бодана,
Тот мир покорит. Так Бодан завещал,
И это уж стало народным поверьем».
«А как меч чудесный Бодана добыть?»,-
Спросил Яромир. «Ты уж стар, не добудешь, -
Микула сказал. - Что тебя и манить?
Не так ты и начал. Меч этот заветный,
Сама наша матерь-Земля сторожит,
И витязю вверит его лишь родному.
А ты загубил и себя, и свой род
Твоей беспримерной жестокостью с нами.
Смотри, я каков под рукой у тебя,
То ж самое сделал ты с нашей землею;
Я Чего же ты хочешь еще для себя?
Твой близок конец. Ты свое дело сделал».
«Ха-ха, - засмеялся опять Яромир. -
Не ты ль, великан, меня выживешь с света,
Как, слышно, толкует об этом ваш мир?
Ну, что же? Попробуй! Померимся силой».
«Почто же мешаться мне в вашу борьбу! -
Ответствует с тем же спокойствьем Микула.
Ты насмех подымешь мою похвальбу;
А лучше изведай в ином свою силу».
Лишь это сказал он, гонец прибежал.
«Приехали витязи, братья Сванильды,
Жены твоей, князь, той, что ты растоптал
Твоими конями, - гонец возвещает. -
Велели сказать, что постыдно тебе,
Могучему мужу, так было ругаться
Над слабой женою. Готовься к борьбе!
Хотят обрубить тебе руки и ноги...»
Засмеялся Эрманрик,
Погладил рукой бороду,
Я Качаясь от браги,
Раскалясь от вина.
Мотает он тяжкой головой,
Смотрит на серебряный поднос,
Велит себе наполнить
Золотой кубок.
Рад, очень рад видеть
Гамди и Саурли у себя в гостях.
«Я их обоих свяжу тетивой,
Повешу на виселице».
За первым гонцом прибегает другой:
«Идет, - говорит он, - идет из-за Дона
Какая-то сила. Еще мир земной
Не видывал воинов, столь безобразных
И страшных. Скорей это рати бесов,
Чем люди живые. Они уж сломили Рать готов.
Все в страхе бегут от врагов,
Как будто от силы нечистой...» Покуда
Шло в стане смятенье, и каждый спешил
Вскочить на коня и облечься в доспехи,
Микулин и след уж в палатах простыл.
Но только лишь вышел он в чистое поле,
Он вырос, расширился, стал великан;
И крикнул он, гаркнул по чистому полю,
Пронесся его клич в глубь северных стран,
Пошел будто говор по темному бору,
Проснулся лес темный, земля и вода,
Шарахнулись звери и вещие птицы -
Пошли, полетели Бог знает куда,
Посыпались дивы с деревьев на землю,
Пошли, поползли по траве, под травой,
Все ожило, встало, настроило уши,
Зажглися костры невидимой рукой,
Страна закипела народным броженьем,
И вот просияло Солнце-красное,
Выезжал из-за гор, из-за рек,
Из-за лесу, лесу темного,
Из-за омутов Днепровских
Выезжал богатырь неведомый,
По сей день еще неразгаданный,
Разве в сказках описанный.
Где конь его ступит - трава не растет,
От взгляда его с небес звезды падают,
Идет богатырь, будто молот стучит;
Великие страны пред ним расступаются,
А малые тают, как воск от огня.
«Эх, матерь сырая-Земля, - говорит
Микула, лицом став к святому Востоку, -
Глубоко в тебе меч заветный зарыт.
Кто этим заветным мечом овладеет,
Тот весь мир подлунный себе покорит;
Тебя заклинаю, Земля, моя матерь,
Открой мне, скажи, где меч этот лежит?
Идет богатырь наш родной... Расступися!»
Лишь это он вымолвил,
Бежит к Селянинычу
Кобылка его вещая;
Не говорит она человеческим голосом,
Только за ней след кровавый тянется,
Идет Микулушка по следу -
Чем бы это кобылка себя поранила?
Блестит из земли богатырский меч
Того-то Микуле и надобно,
Не для себя, не для иного прочего,
А ради своего родного богатыря.
Меж тем, Один светлый давно наблюдал
Из окон Хлидскьяльва, небесной сторожки,
За витязем чудным. Еще он не знал,
Откуда б такой богатырь появился:
То выходец дальних, неведомых стран
Седого Востока, вождь силы бродячей,
Иль новый еще Полуночный титан,
С кем царь светлых асов, Один, не встречался?
Когда он пришелец безвестной орды,
То как же славяне спешат к нему встречу?
Идет он по краю, берет он бразды
У них управленья, как будто из детства
Он вырос иль даже родился в стране.
Как это он с ними совсем не воюет?
Как это так быстро сроднился вполне
С обычаем ванов? Где взял меч Вуотана?
И вот уж над краем сияет заря
Благого единства и силы народной,
Как будто в нем видят родного царя,
Спасителя края от чуждого ига...
Но если он точно прямой славянин,
Чьего же он рода и как ему имя?
Как имя ему меж славянских дружин?
Оно неизвестно странам иноземным;
Он, видимо, имя скрывает свое
От злых чарований; от сглаза - призора...
Какой же народ дал ему бытие?
Он поднял уж руку на Полдень и Север,
Ему покоряется западный мир,
И даже мир кесарей, все еще грозный...
Все это лишь мог разъяснить йотн Мимир.
Мимир был уж мертв; но Одину осталась
Его голова. Велемудрый Один
Вдохнул в нее вещий свой дар прорицанья,
И в смутное время тяжелых годин
У ней он искал, как и прежде, совета.
«Взгляни на вождя этих грозных дружин, -
Сказал голове он убитого йотна,
Что он постоянно держал при себе. -
Когда ты все знаешь, - кто сильный тот витязь?
Что видит Мимир в его доле-судьбе?
Какого он славного племени-рода?»
Мимир посмотрел, и ему возразил:
«Всех дивов бродячих, богатырей древних,
Я знаю; но каждый из них изменил
Не раз свой старинный, божественный образ.
По всем богатырским ухваткам его
Сужу, что он должен быть солнечный витязь,
Вождь силы оседлой; в степях никого
Ему нет подобных, - в нем высшая сила.
Его взор орлиный проник издали
Намеренья тайные чуждых народов;
Он правит из дальней Полночной земли
Делами Царьграда и славного Рима;
Его грозный образ, столь страшный в боях,
Не меньше высок и в устройстве народном;
Смотри, как любим он в славянских землях,
Он больше отец им, чем вождь силы ратной.
Он набрал себе разнородную рать.
Чтоб стать во главе мировых всех событий;
Едва он успел с своей силой предстать,
Тотчас же воспрянул народ весь славянский.
Мимир полагает: его светлый род
Не в мире титанов, но в мире гражданства;
То должен быть витязь, кого давно ждет
Славянская Вана. Когда отец асов
Желает знать больше, пусть спросит ее.
Во дни этой бурной последней невзгоды
Она потеряла сознанье свое;
Душа ее бродит в пространствах воздушных,
Она ведогон. Звезда Ваны горит;
Но синее пламя души ее вещей,
Покинувши тело земное, парит
Меж огоньками, бродящими в небе.
Так точно, когда засыпает Один,
Его дух блуждает то зверем, то птицей,
И только клик бранный победных дружин
Лишь может разрушить сон вещий Одина.
Край Ваны вверх дном, а ее мир-народ
Подавлен; ей трудно принять прежний образ;
Она уже чует, что кто-то идет
Будить ее тело от тягостной спячки;
Но страшный мой заговор ей не дает
Опять возвратиться в свой образ телесный.
Вели, чтоб пред нами ее дух предстал,
И дай ей возможность облечься в свой образ;
Она все расскажет».
Один приказал
Призвать к себе Вану, и дал ей прозренье.
Лишь только взглянула на богатыря
Она неизвестного, вся встрепенулась,
Ее лик зарделся, как утром заря;
Но мигом она овладела собою.
И быстро сказала:
«Ты хочешь, Один,
Знать, кто богатырь тот, его род и племя;
Всмотрись же в состав его храбрых дружин
И близких людей, что его окружают:
Всегда дух народный стоит впереди
Народных деяний. То витязь не новый, -
Ему имя Солнце: почти все вожди,
Его кровный брат, все родные имеют
Славянское имя. Встречает народ
Его по-славянски; знатнейшие жены
Выносят хлеб с солью; девиц хоровод,
Когда он въезжает, поет ему славу.
Во время пиров изобильных его
Поют гусляры у дверей, скоморохи;
Пьют допьяна гости, но прежде всего
Приветствуют князя заздравною чашей;
Живет он с своей дорогою семьей
В просторных палатах бревенчатых, чудно
Украшенных тонкой снаружи резьбой;
Его княжий двор огорожен забором;
Он ест за особо накрытым столом
Из блюд деревянных, но кормит дружину
В посуде серебряной; любить во всем
Вокруг себя пышность, но сам одет просто,
Народный напиток его квас и мед,
Хоть греки везут к нему лучшие вина;
Подручные мужи его и народ
Стригутся в кружало, иной ходит чубом;
Он любит охоту; а каждый поход
Сперва обсуждают волхвы по приметам;
Все близкие люди, что служат при нем,
Язык разумеют славян Иллирийских;
А быт и обычай княгини - во всем,
Как быт и обычай наш древний славянский».
«Кто ж он, богатырь твой? - воскликнул Один. -
Коль Вана все знает, то знает и это».
«А как же не знать мне про то, господин!
Взгляни на Полудень,
Распустились опять сады мои зеленые,
Расцвели моложавые мои яблоки,
Зашумели ключи живой воды,
Засверкало в них красное Солнышко;
Едет над семидесятые землями богатырь,
В руке он держит Воданов меч,
Бежит перед ним златорогая лань,
Не сам ли Даждь-бог, лучезарное Солнце?
То едет мой сын,
Мое красно Солнце, и вещая Ван,
Отныне свободна...» Тотчас же у ней
Отколь взялись крылья. Она встрепенулась,
Кивнула обоим головкой своей,
И легкою вилой исчезла в пространстве.
Один и Мимир посмотрели ей в след;
Потом бог Один обратился к Мимиру:
«Кто б витязь тот ни был, у нас таких нет;
Его место здесь, в светозарной Валгале».
Раздвинься, завеса минувших времен,
Откликнись, дух вещий преданий глубоких,
Проснися, стряхни непробудный твой сон,
Родной богатырь наш времен первобытных!
От моря Морозов и Ладожских волн
До бурного Понта, от высей Карпатских
До степи Хвалынской, весь Север был полн
Издревле молвой о твоей рьяной силе;
На море Азовском и в темных лесах
Пустыни Биармской, на дальнем Дунае,
На Понте Эвксинском и Волжских брегах,
С неведомых дней там гремит твое имя;
Далеко бывал ты, а в близких местах,
Везде отпечатал свой быт и обычай.
Один знает Бог, когда в вольных степях
Взнуздал ты впервые коня боевого,
И выдолбил камнем по темным лесам
Себе удалую ладью-душегубку,
Носившую долго по синим морям
Твою силу мощную, дух богатырский;
Ты Скиф, ты Сармат, по понятьям врагов,
Ты Рос светозарный в стране твоей славной.
Во мраке глубоком древнейших веков
Твой клич молодецкий гремит по Востоку,
Досель еще слышный из бездны времен
Для чуткого уха орлов Полунощных...
Но где тот мир давний? Исчезнул, как сон.
Сперва все темно вкруг твоей колыбели,
Все чудно в рожденьи и в детстве твоем;
Как сказочный витязь, выходишь внезапно
Ты сильным, воинственным богатырем,
Один побиваешь несметные рати,
И царствуешь где-то могучим царем;
Земля - тебе матерь, а Небо - отец твой,
Они тебя холят; вой вьюги седой
Баюкает в бурной тебя колыбели;
Суровый Мороз - он твой пестун родной,
А море и суша дают тебе силы;
Но лютый Раздор сел в владеньях твоих,
И самый простор их дробит твою силу;
Ты словно чужой в семье братьев родных, -
Соседи твое уж коверкают имя,
Свои позабыли о славном былом,
А время закрыло тот мир богатырский.
Немного и сам ты запомнил о нем,
О мире том вещем, веках тех чудесных,
Когда ты являлся средь разных племен,
То княжеским сыном, то сыном мужичьим,
То витязем грозным. Из этих времен
Всего лучше помнишь царя ты Кощея,
Начальника Коша, что крал чужих жен
И девушек красных. Вполне ты запомнил
Его вид костлявый, его двор большой,
Кругом двора длинные, голые степи,
Его колыванов, тот люд кочевой,
С кем часто ходил ты в восточные царства;
Их быт непоседный, их дом подвижной,
Избу-колымагу на толстых колесах,
Откуда успел ты однако бежать;
Они догоняют тебя; но ты дома,
Твой вещий Микула уж начал пахать
И жить селянином, царем домовитым.
Запомнил ты с тех же древнейших времен
И дикую эту Нечистую Силу,
Кем был ты похищен у кровных племен,
Ту вражию силу, что так домогалась
Тебя извести. Ты носился за ней
И в дальние царства, и к синему морю,
И в знойные степи, где жил царь-Кощей;
Повсюду ждала тебя верная гибель,
Но светлая сила, твой Гений благой,
Нежданно являлась тотчас же на помощь,
И здрав, невредим приезжал ты домой.
То это Сам-медный, голова чугунная,
То это Катома или Мороз-Трескун.
То дядька-Дубовая шайка,
То сам с ноготок, борода с локоток,
То Баба Яга, то медведь, то волк серый,
То див Вертогор, Вертодуб-силач,
То сторож чудесный Ивашка,
То птица-Могуль, то белая Лебедь...
Красавица-Зорька, румяня Восток,
Тебе раскрывает златое оконце;
Морские царевны ведут твой челнок,
Лелеют его по широкому морю...
Но в образах этих не батюшка ль твой,
Даждь-бог золотой, не Перун ли Громовник?
Не дивы ли это страны той родной,
Где он сам родился, отколь и ты вышел?
Ты помнишь и эту горячую баню,
Где парила жертвы свои старина;
И тех Опивалов ее, Объедалов,
Кого так усердно кормила она,
Пока не пресеклись кровавые жертвы,
И мир поразумней взглянул на себя;
И тот гребешок или гребень чудесный,
Что злая Недоля чесала тебя,
Когда погружала в бессильную спячку;
И даже колючий тот зубчик его,
Чтоб ты не проснулся от сна твоего,
А заспал совсем первой юности время.
Запомнил царя ты и бездны морской,
И даже служил ему... Но его царство
Морское - не есть ли тот остров большой,
Где царствовал древле кумир Святовита?
Его дом подводный не есть ли тот храм,
Что в древнее время был полон народа
И всяких диковин, где вдоль по стенам
Хранилися груды бессчетных сокровищ?
Не здесь ли тянул царь из рога вино,
А вещий Садко - его тешил игрою
На гуслях звончатых, и было пьяно
Все царство, и пьяное море топило
В верху корабли? Ты не здесь ли служил?
Не здесь ли ты видел гаданья Вольшана,
Кого знал уж прежде, когда еще жил
На дальнем Востоке; но после смешал их
В своих вспоминаньях? Но в крае родном
Всего ты яснее запомнил Микулу,
Что ты величал в это время отцом;
Запомнил, как мало в тебе он ждал проку
И даже грозился - и поле, и дом,
Отдать старшим братьям, тогда уж оседлым;
Как он не однажды тебя охранял,
Или от погони, иль силы нечистой,
И даже порой за тебя исполнял
Труднейшие службы... Но вот, понемногу
И ты к быту новому стал привыкать,
Хоть ты никогда не любил работ сельских,
И начал Микула тебя отпускать
Уж сам погулять по странам отдаленным.
А кто твоя матерь? Не эта ль она
Царевна, что всем задавала загадки?
Ее золотая коробья полна:
Несчетных сокровищ и кладов чудесных;
Она всем доступна в своей простоте,
Сама ж непрестанно сбирает богатства
Весь мир говорит о ее красоте;
У ней полон двор женихов мимоезжих,
Но трудно им эту невесту добыть, -
Одних она гонит, с другими лукавит,
Велит им различные службы служить, -
Они платят жизнью, она богатеет...
Не только Мимир-йотн погиб чрез нее,
Она не щадит и сынов своих кровных,
Лишь только б упрочить богатство свое.
Один только младший сын, богатырь русский,
Всех больше известный, красавец собой,
Выходит из всякой беды невредимый.
Что ж это за витязь, всегда молодой?
Откуда явился он, богатырь юный?
Преданье различно о нем говорит,
О нем, представителе древне-народном.
То матерь его на свет белый родит
От буйного Ветра иль красного Солнца,
Испив золотого настоя цветов;
То он зарождается в матернем чреве,
Когда, средь зеленых гуляя садов,
Она невзначай наступает на змея;
Обвивается лютый змей около чобота зелен-сафьян,
Около чулочка шелкова,
Хоботом бьет по белу стегну,
А в та поры она понос понесла.
Ряд вещих чудес, как той ночью святой,
Когда народился божественный Кришна,
Тотчас извещает его край родной
О витязе чудном. Пернатые птицы
Летят в небеса, зверь бежит в глубь лесов,
А рыба - в глубь моря, Индийское царство Колеблется.
Много незримых врагов Затем начинают искать его смерти...
Все, что ни запомнил наш русский народ
О дивном отце его, Солнышке-красном,
То самое он и ему придает,
Как самому младшему Солнцеву сыну,
И также его постоянно зовет Иваном-царевичем.
По колени ноги у него в чистом серебре,
По локоть руки в красном золоте,
На всем на нем часты звезды. Вражая сила
Уносит младенцем его в темный лес
Иль в дальние горы; живет он с зверями,
С лесными гигантами, в мире чудес,
Всегда вовлеченный в опасные службы;
Но быстро растет, не по дням, по часам.
То мать обучает его вещим знаньям,
Доступным одним лишь бессмертным богам;
Она обучает его рыскать волком
Или горностайкой по чистым полям,
Летать ясным соколом под облаками,
Нырять рыбой-щукой по синим морям;
То он сын мужицкий, то юный царевич.
Подобно отцу, завсегда он в борьбе
То с тем, то с другим; но во всякое время
Он светел и молод. Он носит в себе
Дух вещий народа, он образ народный;
Смотря по эпохам седой старины -
Он воин, он ловкий пастух, он наездник,
Сады караулит, пасет табуны,
Иль едет служить в отдаленные царства;
Там мертвый лежит он, средь чуждой страны,
И вновь воскресает чрез ряд превращений.
Но витязь ли он, иль бездушный чурбак,
Всегда он исполнен таинственной силой;
Нередко в глазах он домашних - дурак;
Невестки бранят его часто за леность.
Но он уезжает из дома тайком
Иль тут же себе набирает дружину,
И вдруг его имя гремит уж кругом,
По дальним странам и неведомым царствам.
Привозит он разных диковин с собой,
Но чаще красавиц-царевен; нередко
Садится царем или правит страной,
Что сам же избавил от вражеской силы
Потом принимает он образ иной,
Он больше не юноша - богатырь зрелый;
Он больше не верит ни в чох, ни в судьбу,
А верит в свою богатырскую силу;
Но он продолжает все ту же борьбу
С царями и с дивами силой нездешней;
Когда ж озаряет страну новый свет,
Опять принимает и он новый образ;
Но выше его никого в стране нет,
Затем, что он сила, он образ народный.
Он в мире народном и в мире дружин;
Он Вольга Всеславич, Добрыня Никитич,
Иван сын Годиныч, Иван вдовий сын,
Иван сын Гостиный, Поток сын Михайлыч,
Он храбрый Егорий, он славный Илья;
Они его дети, а он их родитель,
Они все его же родная семья,
В них он изменяет лишь прежний свой образ,
Как в самой стране изменяется свет,
Как в ней изменяется дух и обычай...
Они чуть родятся, его уже нет;
Его первообраз - мир самый древнейший.
Водил ли когда он дружины свои
В Индеюшку древню или на Поморье?
Служил ли каганам Восточной земли,
Как позже служил он царям византийским?
Носился ль с полчищами скифских племен
На мидян далеких и царственных персов,
В то темное время, когда Вавилон
Звал скифов и Росом, и Гогом-Магогом?
Он дал имя Росы в начальные дни
Родным рекам нашим, иль сам это имя
От них взял? Все это вопросы одни,
Пока не ответит на них свет науки.
Никто не решил, что в них сказка, что быль,
История робко пока их обходит;
Один про то знает степной лишь ковыль,
Да эти священные некогда реки.
Не в смутное ль время бродячих тех сил
Он набрал себе этих витязей чудных
Ирана и Инда, кем он окружил
Потом свет-Владимира, красное-Солнце,
В сообществе с ними, что раньше пришли
Оттуда ж с Микулой? Века изменили
Поздней имена их средь Русской землиц
И самый их образ; хотя и остался
В них след первобытный под грубым резцом
И грубою краской потомков Микулы;
Но край наш ведь не был прямым их творцом,
А придал им образ и дух лишь народный,
И - так и оставил.
Не в эти ли дни
Младой богатырь наш к нам вынес с Востока
И все чудеса те, как в сказках они
И в древних былинах хранятся поныне -
Дворы на семи верстах,
Ворота вальящатые,
Вокруг двора железный тын,
Терема златоверхие,
Золотые маковки,
Сени решетчатые,
Гридни, крытые седым бобром,
Оконницы хрустальные,
Причалины серебряные...
Хорошо в теремах изукрашено,
На небе солнце - в тереме солнце,
На небе месяц - в тереме месяц,
На небе звезды - в тереме звезды.
На небе заря - в тереме заря
И вся красота поднебесная.
Он не был ли лично на празднестве том,
Когда светлый Кришна с гостями катался
По синему морю, под пышным шатром
Лазурного неба, в ладьях, в виде цаплей,
Крылатых драконов, павлинов, слонов,
В ладьях, полных блеска камней самоцветных,
Подобно жилищам бессмертных богов -
Хрустальному Меру, златому Мандару;
Когда Чинтамани, как сто светлых лун
И столько же солнцев, сиял внутри горниц.
А дивные звуки невидимых струн
Собой дополняли божественный праздник.
Не здесь ли заимствовал он тех зверей,
Что после украсил во вкусе народном
Свой Сокол-корабль, где еще мудреней
Характер означился русско-индейский?..
На место очей в корабле вставлено
По дорогому камню, по яхонту,
На место бровей - по черному соболю якутскому,
На место уса - два острые ножика булатные,
Вместо гривы - две лисицы бурнатые,
Вместо ушей - два остра копья мурзамецкие.
И два горностая повешены,
Вместо хвоста - два медведя белые, заморские,
Нос, корма - по-туриному,
Бока взведены по-звериному...
Не в это ли ж время заимствовал он
Кой-что из оружья героев восточных,
И даже из быта бродячих племен
Восточного мира, кружась непрестанна
Среди диких орд и каганов степных?
Но чей же народ и какой край арийский
Чего-нибудь не взял из нравов чужих
В тот быт, что он вынес из древней отчизны?
Он странствовал долго по разным краям -
Сперва на Востоке, в то время столь славном.
А после на Западе; нашим странам
Не чужды издревле алтайские орды;
Тогда ему было чего призанять
У них из оружья, ухваток воинских;
Но как теперь этот хаос разобрать?
Каких не знавал он племен и народов?
Каких не носил он и сам, с тех времен,
Совсем ему чуждых, имен и прозваний?
Каких не оставил он местных имен,
Что ныне слились все в одно, в земле Русской?
На Волге звали Роксоланом его,
По Киеву - звали Куянином,
По полям звали Полянином,
По лесам - Древлянином;
На Западе звали Рутенином,
И Велетом, и Лютичем;
А на Буге - Бужанином;
На Днестре звали Тиверцом,
На Ильмене - Славянином,
На Днепре - Северянином,
На Двине - Подочанином,
У греков же Скифом, Сарматом, Болгарином,
В Карпатах и в Скандинавии -
Великаном, Горожанином;
А в иных местах и никто не знал,
Какого он рода-племени,
Как звать, величать его по имени,
Как чествовать по изотчеству;
Звали его просто богатырем Северным,
Над семидесятые землями богатырем.
С времен отдаленных, с неведомых дней
Родная нам Волга звалась уже Расой;
Притоки Наревы у прежних людей -
И Неман, и Полоть, носили названье
И Росы, и Русы; наш Днепр той порой
Звался также Росой; еще река Руса
Текла Новгородской Полночной страной,
И Росой граничил край древний Поруссов,
С Полудня немало шло русских князей
С дружинами их на родное Поморье,
И там было много отважных вождей,
Носивших названье Руян и Рутенов...
