Мантилья

— Но, падрино — испуганно сказал мальчик, — я не могу пойти туда один. Я боюсь темноты, я боюсь ночи.
— Не бойся темноты, ибо темнота — это источник самой жизни. И ночи не бойся, ибо ночь — твой друг, который приносит с собой отдохновение, — сказал старый бабалао. — Научись гулять с ночью, и она станет тебе верной подругой.
Мальчик не смог понять смысл мудреных речей старика и спросил его:
— Ты хотел сказать «гулять ночью, в ночи»?
— Нет, сынок, не «ночью» и не «в ночи», а «с ночью».
Пройдет еще немало времени, прежде чем мальчик поймет значение слов, которые сказал ему жрец в ту темную волшебную ночь. Всю ночь малыш должен был провести в одиночестве посреди священной рощи недалеко от дома своего падрино, общаясь с духами леса. То была часть ритуала, предшествующего посвящению кариоча. Старик пытался внушить своему юному подопечному уважение к природе. Сантеро относятся к природным явлениям как к живым существам не в силу своей невежественности и наивности, а из-за того, что таким образом они могут подчеркнуть взаимосвязанность всего происходящего на Земле. Через несколько дней мальчик встретил своего падрино в местечке под названием Мантилья.
Казалось, не было ничего необычного в том далеком субботнем вечере, когда мы с мамой собирались на церемонию. Балкон нашей квартиры на одиннадцатом этаже выходил на Гаванскую гавань. С него нам было видно затянутое тучами небо. Отец мой, известный медик, был в это время на одном из своих врачебных совещаний. Наш шофер Рамон уехал вместе с ним. В коридоре хозяйку дома с важным видом ожидал Андрее, степенный бородатый мулат2, который время от времени заменял Рамона. «Машина готова, сеньора», — сообщил Андрее. Через несколько минут «бьюик» моей матушки выехал из подземного гаража. Мы направлялись не в модные магазины и не в парк на берегу озера — излюбленное место наших субботних прогулок. Наш путь лежал на окраину Гаваны, к местечку под названием Мантилья. От Мантильи до района, где мы жили, было совсем недалеко. Но религиозные, социальные и расовые различия между белыми жителями богатого, аристократического анклава, известного как Эль-Ведадо («запретная зона»), и преимущественно черным, нищим населением Мантильи были невероятно велики. Когда большой черный «бьюик» оставил аккуратно вымощенные бульвары Эль-Ведадо позади и покатил по кроваво-красной грязи мантильских улиц, трое находящихся в машине людей сбросили с себя личины. Андрее был уже не тем шофером, который несколько минут назад вывез на прогулку свою богатую хозяйку и ее маленького сына. Он превратился в старшего сантеро, вводящего свою младшую сестру и ее ребенка в мир пульсирующих ритмов и магии, в мир, такой же далекий от Эль-Ведадо, как Лагос от Мадрида.
В тот день прошел сильный дождь. Красная глина мантильских дорог стала вязкой, как овсяная каша. В конце концов Андрее остановил машину и сказал, что последние 50 метров до дома Аманды, который мы уже увидели через просвет между кустами, нам придется пройти пешком. К городу подступала ночь, и небо было таким же красным, как земля под нашими ногами. Андрее счел это знаком того, что Чанго, ориша молний, собирался в эту ночь заявить нам о своем царственном присутствии (красный — это символический цвет Чанго).
Аманда была сантерой (жрицей), в чьем бембе мы собирались принять участие (бембе — это пир, который устраивает сантеро или сантера в честь какого-либо ориши, чтобы отблагодарить его за оказанные услуги). Владения Аманды состояли из большого прямоугольного деревянного строения с крышей из рифленого железа и четырех домиков поменьше, крытых соломой, которые были расположены попарно с каждой стороны большого дома. Посреди полукруга из этих пяти строений находился куполообразный мавзолей высотой примерно 120 сантиметров. То был дом Элеггуа, ориши, который охраняет дверные пороги и властвует над тропами. Расположившись в самом центре двора, Элепуа стоял на страже иле (хозяйства) Аманды.
Очевидно, той ночью не одна Аманда устраивала в Мантилье бембе для ориш. Приблизившись к большому дому, мы различили доносящиеся со всех четырех сторон света неустанный барабанный бой и пение. В эту полифонию вливался лягушачий хор, создавая в сочетании с барабанами и песнопениями необыкновенно красивую, неземную симфонию. В большой гостиной уже собрались около двадцати пяти человек. Это были в основном чернокожие женщины. Они оживленно болтали между собой и смеялись. Обычное празднество, за исключением двух нетипичных фактов: почти все были одеты в белое и никто ничего не ел и не пил — угощение было предложено гостям позже.
На женщинах были длинные, ниспадающие складками юбки. Головы были покрыты белыми платками. Шеи многих из них украшали разноцветные бусы, означающие принадлежность к сантерии. Темный деловой костюм и галстук Андреса, так же как мамины черное вечернее платье и накидка из черно-бурой лисицы, выглядели сейчас удивительно не к месту. Собравшиеся тепло поприветствовали маму и ее спутника. Очевидно, здесь их хорошо знали. Миниатюрная светлокожая негритянка, лет семидесяти на вид, подошла к нам, маневрируя среди собравшейся толпы. Это была Зена, мать Андреса, одна из главных помощниц Аманды. Зена была известной танцовщицей в сантерии. Даже в своем престарелом возрасте она могла от заката до рассвета исполнять сложные движения древних танцев в честь ориш. После обмена приветствиями Зена пригласила маму в свой домик, чтобы она могла немного освежиться перед тем как идти к Аманде. Зена и Андрее жили в маленьком домике из двух комнат к западу от большого дома. Один из богатых клиентов Аманды распорядился, чтобы в большом доме сделали современную ванную комнату и провели водопровод. Но в четырех остальных домиках таких удобств пока не было.
Повязав поверх своих платиновых волос белый платок и надев длинную, свободную юбку, которую дала ей Зена, Роксана преобразилась. Почти ничего не осталось в ней от той белой госпожи, которой она была еще несколько минут назад. Казалось, что африканское наследие, скрытое под европейской внешностью, что досталась ей от отца, вышло на свет из какого-то укромного уголка в ее теле, где оно, погрузившись в дремоту, ожидало своего часа. Андрее, мама и я снова вошли в большой дом через заднюю комнату. Там на соломенных циновках сидели пятеро мужчин и тихо разговаривали между собой. На них были желто-зеленые пояса, украшенные бисером, — знак того, что перед нами бабалао, верховные жрецы сантерии. Одним из этих людей был Хуан Гарсия, наш падрино. Мы с мамой пали ниц к его ногам и пропели «Ибору ибойайбо чече» — древнее приветствие бабалао (даже африканцы говорят, что это песнопение непереводимо, но, возможно, оно имеет отношение к трем женщинам, которых связывают с таинственным первым бабалао). Падрино встал, помог маме подняться и тепло обнял ее, коснувшись, как принято в сантерии, ее плеч своими — левого левым, правого правым.
Аманда сидела в дальнем конце комнаты на обитом козьими шкурами стуле без спинки, который назывался «табурете». Видно было, что она глубоко над чем-то задумалась. Когда мы подошли ближе, она встала, продемонстрировав нам все свои шесть футов роста. Это была стройная женщина, умеющая держаться по-царски. Обладательница открытого лица без единой морщинки и огромных карих глаз, она никак не выглядела на свои шестьдесят два года. Ее прекрасная, без единого пятнышка, кожа была цвета меди. Улыбающиеся губы Аманды открывали ряд белоснежных зубов. Мама собиралась пасть перед мадриной ниц с традиционным приветствием мофорибале, но та уже обнимала ее и целовала в щеку.
— Рада, что кинозвезда наконец-то нашла время, чтобы повидать свою старую мадрину, — пошутила Аманда.
— Папа Чанго не допустил бы, если бы я поступила по-другому, — ответила мама, которая была дочерью (служительницей) Чанго. И сказала мне: — Это мадрина предсказала, что Обатала даст мне в день своего праздника сына и пометит его своим знаком3. И у меня родился ты.
— Не я предсказала это, Роксана, — возразила Аманда. — Разве ты не помнишь, что в тот день я была монтадой [одержимой]? А через меня пророчествовал сам Обатала.
— Андрее, — продолжила Аманда. — Скажи девушкам, чтоб накрывали на стол. Мне кажется, гости проголодались. Да, и еще сообщи им хорошую новость: отец мой, Обатала, разрешает нам сегодня выпить рома в честь Чанго.
— Это, безусловно, многих обрадует, — лукаво ответил Андрее.
В ту ночь главным блюдом был петух в винном соусе. Чуть раньше в тот день сантеро принесли в жертву Чанго кровь нескольких десятков петухов. Те предметы, которые «хотели есть», то есть обрести во время жертвоприношения свежую аше, были «накормлены» этой кровью. Теперь пришло время отведать плоти принесенных в жертву птиц. После того как все поели, три барабанщика бата застучали в барабаны, а специально обученный певец начал хвалебную песнь оришам. Длинные столы, за которыми прошло пиршество, убрали, и весь задний двор превратился в храм, где все танцевали для ориш. Когда певец завел мотив одного из древних песнопений лукуми, восхваляющих Чанго, вся толпа присоединилась к нему в едином хоре.
Кабоэ, Кабоэ,
Кабоэ, Кабио силе4, о!
Добро пожаловать, добро пожаловать,
Добро пожаловать, мой повелитель.
Девушку лет пятнадцати, племянницу Андреса, вдруг неистово затрясло. Кто-то бросился к ней на помощь, но Зена закричала: «Не трогайте ее!» Барбарита — так звали девушку — подпрыгнула, упала, ударившись о землю, потом подскочила высоко вверх. Глаза ее выкатывались из орбит, лицо перекосилось. Ее танец стал грубым и неженственным. Она как будто размахивала невидимым мечом или топором. Толпа пришла в исступление. По иле разносились громкие приветствия орише: «Чанго здесь! Добро пожаловать, отец мой и повелитель!» Песнь Обатале тоже принесла удовлетворительный результат. Величайший из всех ориш спустился с небес для беседы со смертными. Аманда вдруг застыла, затем задрожала, словно по ее телу прошел сильный электрический разряд. Полностью отдавшись юле божественного Обаталы, она медленно и величаю танцевала, а все присутствующие не могли оторвать от нее глаз, словно околдованные ее танцем. «Обатала здесь!» Толпа образовала вокруг Аманды-Обаталы большой круг. Ориша начал давать советы некоторым из собравшихся. «Следи за своим мужем, он встречается с другой, — сообщил Обатала испуганной молодой женщине. — Спроси мою кабальо [Аманду], что надо будет сделать, чтобы он не оставил тебя насовсем». Указав на живот другой женщины, Обатала сказал: «Вот здесь у тебя опухоль. Попроси у моей кабалю немного омиеро [священного настоя], выпей его, а после этого иди к доктору белых людей и пусть он сделает тебе операцию. Не беспокойся, потом все будет в порядке».
Завороженный, я наблюдал за этим действом, а тем временем Обатала обернулся к тому месту, где стояла моя мать, и спросил ее: «Дочь Чанго, почему ты еще не отдала мне ребенка? Он должен быть полностью посвящен до конца года». Обатала посмотрел на меня сверху вниз, улыбнулся и взял меня на руки. Наши лица были теперь на одном уровне. Он сказал: «Ты мой сын, мой верный сын. Я привел тебя в этот мир, и я никогда тебя не покину». Обатала обнимал меня, и это наполняло мою душу таким блаженством, что я не мог сдержать слез радости. Как счастливы все сантеро! Кто-то молится невидимому богу, надеясь когда-нибудь встретиться с ним. А в сантерии божество является в виде живого существа из плоти и крови, которого можно касаться, обнимать, любить.
Бембе Аманды в честь Чанго было очень удачным. Чтобы дать советы присутствующим, с небес спустились восемь или девять ориш. Мы с мамой остались у Зены на ночь и легли спать на соломенных циновках. Ночь прошла, и лягушачий хор умолк. Вместо него зазвучал оркестр цикад. Прохладный бриз самого раннего утра принес с собой медоточивый аромат близлежащей апельсиновой рощи. Через квадратное отверстие, заменявшее окно, я — совсем еще ребенок — смотрел на звезды, такие же огромные, как на репродукции Ван Гога, висевшей в офисе моего отца. Небо приобрело глубокий темно-синий оттенок. Должно быть, Чанго уступил его Йемайе, великой богине-матери, чьим цветом был синий — цвет семи морей, подвластных ей. Когда сон, наконец, справился с моим детским волнением, мне привиделся дальний край, где правил царь и бог Чанго, где люди и духи жили бок о бок, край, очень далекий от Эль-Ведадо.